Gryada : Womens Territory

Между детством и юностью

В мемуарах Джером писал, что его детство кончилось с поступлением в школу. На самом деле детство закончилось в 14 лет, когда он оставил школу и поступил клерком в управление Лондонской и Северо-Западной железной дороги на Юстонском вокзале. Биографы часто пишут, что в начале «карьеры» наш герой собирал уголь, валявшийся вдоль железнодорожных путей. Это маловероятно, а вот возможность поработать сверхурочно ему представлялась (два с половиной пенса в час до полуночи и потом еще четыре пенса в час), и он ею не пренебрегал, часто принося по субботам дополнительных шесть-семь шиллингов.

Приблизительно тогда же Джером впервые посетил театр. Его сестру Бландину друзья пригласили на спектакль в Ковент-Гарден, и после тяжких сомнений и горячих молитв мать дала свое согласие. «Сестра до двух ночи рассказывала нам о своих впечатлениях. Мама слушала, широко раскрыв глаза, а когда сестра сказала, что надо бы и ей как-нибудь пойти, мама ответила со смехом — а может, и правда рискнуть?» С тех пор Джером и Бландина посещали «Глобус» более или менее регулярно (билеты в партер доставались им за шесть пенсов от цирюльника, выставлявшего у себя афиши), и оба влюбились в театр.

Старшая сестра давно была замужем, младшая вскоре нашла себе хорошее место. Этот год, последний год жизни Маргарет, был для семьи спокойным, если не счастливым. Она умерла 20 июля 1875 года. Когда это случилось, Джером был с матерью один — сестра находилась в отъезде, у своих новых работодателей.

Подросток стал жить самостоятельно — ведь он уже давно зарабатывал на жизнь, — но грустные мысли одолевали, а лондонских друзей и знакомых в силу присущей ему деликатности он избегал: а «вдруг покажется, что напрашиваюсь на жалость». Джером то и дело менял комнаты и пансионы, словно надеясь сбежать от одиночества. Впоследствии увиденное найдет отражение в его произведениях — он продолжал мечтать о писательстве и литературном успехе, впрочем, никаких конкретных шагов в этом направлении еще не предпринимая.

И по-прежнему его увлечением оставался театр. «Конечно, главная цель — литература, но можно ведь писать и пьесы! И сценический опыт потом пригодится».

 

На сцене и вне ее

В любительских спектаклях Джером участвовал и до выхода на профессиональную сцену, а еще раньше, в детстве, они с приятелями изображали негров-музьжантов, усердно черня лицо и руки.

К театральному поприщу юноша готовился серьезно: «от доски до доски» прочел произведения великих английских драматургов (и даже комментарии к ним) и старательно упражнялся в декламации. При его застенчивости и невозможности уединиться второе было весьма затруднительно, но охоты появиться на сцене не убавлялось. После долгих хождений по агентам, большинство из которых оказались мошенниками, Джером пристроился в одну из театральных трупп — поначалу без отрыва от основной работы. Его служебные обязанности были в то время связаны с поездками по городу, что не мешало участвовать в репетициях.

Но наступил день, когда он решительно вознамерился бросить службу. А между тем, его карьера в офисе Северо-Западной железной дороги шла вполне успешно: в восемнадцать лет ему платили уже семьдесят фунтов в год, и даже вырисовывалась перспектива стать управляющим. Друзья всячески отговаривали его, сестры плакали… Однако тяга к сцене и наивный оптимизм взяли верх: будучи уверен, что не сегодня-завтра он станет самым известным (и высокооплачиваемым) актером Лондона и сможет завести собственный театр, Джером выбрал себе благозвучный псевдоним Гарольд Крайтон и поступил в одну из гастрольных трупп.

Следующие три года, проведенные в основном в провинции, основательно закалили юнца и обогатили его жизненный опыт, а в дальнейшем послужили материалом для книг и рассказов. Джером, как и большинство начинающих актеров, мечтал стать великим трагиком, но имел больший успех как комик. Впрочем, ему довелось попробовать себя в различных амплуа, и нередко текст завтрашней роли ему вручали после вечернего спектакля. Он сменил не одну труппу и не раз нарывался на директоров-аферистов, которым ничего не стоило сбежать вместе с выручкой, пока актеры доигрывали спектакль.

«Случалось и бродяжничать, и милостыню просить по дороге, — рассказывал Джером о своих приключениях и злоключениях в «Воспоминаниях бывшего актера». — Никто не жаловался: дело привычное… В каком-то городке на севере я продал свой гардероб и прибыл в Лондон с тридцатью шиллингами в кармане».

 

«Для творений дерзновенных годно все, что пред тобой»

Лондон, как и следовало ожидать, не встретил его овациями. Но Джерому уже не в новинку было спать под открытым небом, а погода поначалу стояла теплая. Правда, в дождливые ночи приходилось тратиться на ночлежки, и вскоре молодой человек изучил их досконально. Здесь властвовал закон джунглей.

Тощий ломтик ветчины или чахлая рыбина могли стать причиной жестокой схватки, в которой ни старых, ни больных не щадили. Ложась спать, прятали под подушку весь свой скарб, вкупе с прохудившимися ботинками. Позднее Джером соглашался, что в жизни обитателей дна общества можно найти «и смешное, и трогательное, и даже своеобразную романтику», да только чтобы это оценить, надо все же находиться на поверхности.

По счастью, ему встретился приятель детства, который тоже, по мнению общества, опустился — занялся журналистикой, писал статейки по три с половиной пенса за строчку. Джером последовал его примеру и преуспел: вскоре смог снять жилье, в котором были и кровать, и стол, и таз для умывания — немыслимая роскошь после ночлежки!

Он поставлял заметки в отделы новостей, иногда какой-нибудь театр заказывал ему репортаж; вскоре Джером обнаружил, что статьям, сдобренным толикой юмора, редакторы отдают предпочтение перед другими материалами, возможно, даже более правдивыми, — и сделал правильные выводы.

Но постепенно «грошовая журналистика»  ему надоела.  Заработки  были «то густо, то пусто», а откладывать на черный день было не в его характере. Пришлось искать большей стабильности. Чего только не перепробовал Джером на этом этапе! Как прежде новые роли и амплуа, так теперь он примерял одно занятие за другим.

Был учителем в школе для мальчиков, которым преподавал не только английский и математику, но все остальные предметы, за исключением богословия и древних языков, а также обучал их плаванию и гимнастике (там он продержался один семестр).

Чуть было не поступил секретарем к философу Герберту Спенсеру, но сестра Джерома, заслышав о новости, пришла в отчаянье, уверенная, что брат окончательно (после театра и журналистики) погубит свою душу, связавшись с этаким вольнодумцем. «Я знал, что причинил сестре много горя, — объяснял в мемуарах причину своего отказа Джером, — просто духу не хватало обрушить на нее новый удар». Друг, составивший ему протекцию, от души смеялся, но отнесся с пониманием. Спенсер, надо полагать, тоже.

После этого молодой человек работал секретарем у лондонского застройщика (не умевшего ни читать, ни писать, но проворачивавшего десятитысячные контракты); «снабженцем», как сказали бы сегодня, в торгово-посреднической фирме, где выбирал обувь, одежду и нижнее белье для дам, вина и сигары для джентльменов и ружья для охотников на тигров и гиппопотамов; в адвокатской конторе, сотрудничавшей с парламентом; в другой адвокатской конторе, где «чуть ли не в каждой пыльной черной жестяной коробке таилась захватывающая история». Для будущего писателя это была пещера Али-Бабы, где россыпи драгоценностей заменяли россыпи сюжетов.

Он постоянно сочинял — рассказы, пьесы, эссе… И все они рано или поздно возвращались к нему из редакций обратно, причем иногда создавалось впечатление, что его «написанные кровью сердца» творения хранились в мусорной корзине. Один-единственный рассказ, крайне сентиментальный (о девушке, которая пожертвовала жизнью ради любимого и превратилась в водопад), был напечатан в газете «Лампада», которая вскоре закрылась.

Любимым поэтом Джерома в то время был 0 Лонгфелло — казалось, он понимал все его метания и трудности. Начинающий автор даже написал своему кумиру письмо — и получил ответ. А когда, перечитывая его стихи, молодой человек дошел до строк:

Скульптор ты иль живописец, Иль поэт — урок усвой: Для творений дерзновенных Годно все, что пред тобой, — он решил, что отныне будет писать не о вымышленных, а о собственных переживаниях.

 

Первые книги под огнем критики

Первой книгой Джерома была «На сцене и за сценой» (в другом переводе — «На сцене и за кулисами»), первым «редактором» которой стал старый актер по имени Джонсон, игравший некогда с Эдмундом Кином, Макреди, Фелпсом и Бутом, а первыми слушателями ее фрагментов и строгими ценителями оказались… нет, даже не друзья и сестры, а лондонские полицейские. Джерому больше нравилось работать на улице, чем в своей каморке, и не раз ему случалось останавливаться под фонарем, чтобы записать пришедшую в голову фразу. Это привлекало внимание стражей порядка. Начинающий писатель часто зачитывал им отрывки, по его мнению, наиболее удачные, и радовался, когда удавалось их рассмешить или растрогать.

Книга была успешно завершена за три месяца, но редакторы известных журналов под тем или иным предлогом отказывали не известному широкой публике автору, хотя в целом книгу хвалили. Один из них, бывший актер Эйлмер Гауинг, вручил Джерому пять фунтов — такой банкноты тому еще не приходилось держать в руках. Впоследствии на часть этой суммы было куплено подержанное бюро в георгианском стиле, за которым писатель с тех пор и работал. С  редактором  они  подружились; благодаря этой дружбе Джером   свел  и   другие   полезные знакомства в артистическом и литературном мире Лондона.

Новые друзья не скупились на одобрительные отзывы и рекомендации, и все же напечатать книгу оказалось нелегко. В конце концов некто Тьюэр, глава издательства «Леденхолл пресс», согласился опубликовать ее при условии, что автор уступит безвозмездно авторские права. Книга вышла из печати в 1885 году и неплохо продавалась, а вот большинство критиков тут же объявили ее «полной ерундой». Три года спустя, когда вышла следующая книга Джерома, «Праздные мысли лентяя», те же критики «выражали сожаление, что автор такой замечательной первой книги в дальнейшем так резко снизил уровень своих творений».

В чем его обвиняли? Да, собственно, в чем только его ни обвиняли!.. Однажды только что прибывший из Америки литератор, с которым Джерому довелось оказаться рядом на официальном обеде, поинтересовался: «Где ваш каменный топор? Оставили в гардеробной?» — и объяснил, что по отзывам в английских литературных журналах представлял себе автора первобытным дикарем.

«Праздные мысли…» расхватывали как горячие пирожки; совокупный тираж в Англии к концу года составил 23 тысячи. Джером получал процент с продаж (два с половиной пенса за экземпляр) и мечтал о теплом пальто. В Америке книгу издавали пиратским образом, и с прибылей от стотысячных тиражей автору не перепадало ничего, — кроме популярности, конечно.

Однако в перерывах между появлением книг из печати не стоило позволять забывать о себе, и Джером стал писать письма в «Тайме». «Журналистика, — по его мнению, — это игра в школу. Мы любим играть в школу…» Он писал об опасностях, подстерегающих людей на лондонских улицах: «о собаках, пристегнутых поводком к старушкам, о детских колясках, лавирующих в толпе, о ковровых дорожках, расстеленных на тротуаре перед домами богачей на беду рассеянному пешеходу», давал советы по воспитанию детей (таковых пока не имея), рассуждал о том, возможно ли прожить на семьсот фунтов в год (не смея и мечтать о подобных доходах), а поскольку он подписывался собственным именем, то приобретал дополнительную известность.

Службу, однако, Джером теперь не бросал: ей принадлежало время с десяти до шести, а вечера отдавались писательству, встречам с приятелями и его старой любви — театру. Он не пропускал ни одного значительного события в театральной жизни, и вместе с такими же заядлыми «премьерщиками», как и сам, вошел в число членов клуба «Театралы», тогда же ими основанного. Недолгое время даже удавалось издавать газету «Театрал», где увидели свет очерки «Мира сцены». Они публиковались без подписи, и на этот раз Джером избежал нападок критиков. А затем Бернард Партридж сделал к очеркам иллюстрации, и художник с автором опубликовали сборник на свой страх и риск. «Оказалось, что книгоиздательство — не такое уж трудное дело, — сделал вывод Джером. — Если бы можно было начать все сначала, я бы всегда только сам издавал свои работы».

Писал он в то время и пьесы: между первой его книгой и самой популярной, речь о которой пойдет ниже, было написано четыре драматических произведения, которые пользовались успехом у английского зрителя, а впоследствии были поставлены и в Америке. Впрочем, наибольший успех на этом поприще тоже был впереди.

 

Приватная зона

Как и надлежит истинному джентльмену, о своих сердечных делах Джером не распространялся. То тут, то там проскальзывают ироничные полунамеки об увлечениях кузинами или о неудачных попытках завести знакомство на лондонской улице в том возрасте, когда следовало «приобщиться к порокам», ибо из книг «следовало, что иначе ты всего лишь хлюпик и тебя будут презирать настоящие мужчины, а главное, прекрасные женщины». В число обязательных пороков входило курение, потребление спиртных напитков и победы над прекрасным полом. С первым Джером путем долгих и прилежных упражнений сладил, ко второму склонности не имел, а в третьем не преуспел по причине своей застенчивости, так как благородную сдержанность или жеманство со стороны дамы расценивал как решительный отказ.

Женился писатель в 29 лет на Джорджине Элизабет Генриетте Стенли Мэррис, в первом браке — жене лондонского химика (по иронии судьбы Джером даже находился с ним в дальнем родстве или свойстве). Познакомились Джером и Джорджина в 1883-м или 1884 году. Предшествовал ли бракосочетанию роман, история умалчивает, — возможно, Этти, как впоследствии называл ее второй супруг, встречалась с ним, только чтобы, подобно героине викторианского романа, сообщить, «что не может ему принадлежать». Установленным фактом является лишь то, что за Джерома она вышла замуж через девять дней после развода с первым мужем. Писатель избегал упоминать в печати о первом замужестве Этти, и уж тем более не касался их отношений до брака, возможно, оберегая репутацию и чувства подрастающей падчерицы, которую очень любил. Забегая вперед, скажем, что у них с женой родилась дочь Ровена, которая, как и ее отец, некоторое время играла на сцене, в том числе в пьесах Джерома.

 

Трое в лодке, не считая славы

В уютном доме в Челси, где поселились после возвращения в Лондон молодые супруги, Джером написал самую свою известную книгу и, по мнению читателей, самую лучшую. И уж точно — самую популярную. Джером Клапка Джером и по сей день в первую очередь остается автором «Троих в одной лодке, не считая собаки».

Писатель предложил редактору журнала «Домашний благовест» идею увлекательного путеводителя «История Темзы». Речные путешествия были в моде: в 1888 году на реке было зарегистрировано 8 000 лодок (после выхода книги из печати они вошли в еще большую моду: в следующем году их стало в полтора раза больше).

Хотя автор уверял в предисловии, что действующие лица — существа вполне материальные, таковыми на самом деле были только люди: он сам, Джордж Уингрейв и Карл Хенчель, получивший в книге имя Уильяма Сэмюэля Гарриса. Всех троих объединяла не только дружба, но и горячая любовь к театру. С Джорджем, банковским служащим, писатель был знаком давно, какое-то время они даже снимали ради экономии комнату на двоих. Карл родился в Польше, родители привезли его в Англию в пять лет. Работать он, как и наш герой, начал в 14, но работал с отцом, вполне успешным предпринимателем и изобретателем, а позднее, как и Джером, стал сооснователем клуба «Театралы».

А вот Монморенси автор выдумал: собаки у него в ту пору не было, фокстерьер Джим появился позднее.

Итак, Джером собирался не столько веселить читателя, сколько просвещать. Однако, как это нередко бывает, произведение вышло из повиновения, и в итоге вставками стали не юмористические отрывки, а исторические, большинство которых удалил редактор. По его же настоянию было изменено название. Редактор оказался прав: книга пользовалась оглушительным успехом. Она и вправду по преимуществу забавная, местами — уморительно смешная, но Джером не смог (или не пожелал) удержаться, чтобы не вставить туда несколько трогательных эпизодов и назидательных мыслей, многие из которых звучат злободневно и сегодня.

 

Занятие достойное, но не вполне безопасное

Писатель не торопился расставаться с работой в адвокатской конторе, несмотря на пришедшую славу. Теперь он был человеком семейным, а вскоре родилась и их общая с Этти дочь Ровена. Но в 1892 году ему предложили стать соиздателем (а затем и редактором вместо ушедшего с этого поста Редьярда Киплинга) нового ежемесячного сатирического журнала для мужчин «Лентяй». К сожалению, обязанности редактора и издателя почти не оставляли Джерому времени для писательства. За следующие пять лет было создано очень немного — книга «Как мы писали роман», пара пьес да несколько рассказов.

Однако редактором он оказался замечательным: не только привлек к сотрудничеству известных английских и американских авторов, но и открыл новых, причем установил со всеми прекрасные, истинно дружеские отношения. По пятницам к «Лентяю» на чашку чая сходился весь цвет литературного Лондона.

Спустя год, в 1893-м, Джером основал новое издание: еженедельник «Сегодня» («То-day»), ставший одним из лучших британских журналов. И авторы, и иллюстраторы работали в нем первоклассные, он пользовался читательским успехом, но в 1897 году биржевой делец Самсон Фокс, которому не понравились упоминания о его махинациях, затеял, по выражению Джерома, «самый долгий и самый дорогостоящий судебный процесс». Адвокаты радостно потирали руки, и не зря: процесс оказался чрезвычайно прибыльным для них. Решение суда «оплатить собственные расходы» обошлось Джерому в9 000 фунтовстерлингов, а истцу — в 11 000. Пожимая в коридоре руку ответчику, Фокс сообщил, что собирается придушить своих поверенных. Джером сожалел, что не сделал этого раньше. Он был вынужден продать свои паи в обоих изданиях и покинуть их.

 

По обе стороны океана

Следующий период — до начала Первой мировой войны — был очень плодотворным для него. И очень успешным. В 1898 году! очередная поездка в Германию побудила Джерома написать книгу «Трое на четырех колесах» — с теми же героями (правда, о Монморенси речи там нет). Повесть вышла не менее забавной, хотя ошеломляющего успеха «Троих в одной лодке…» и не повторила.

Остроумная комедия «Мисс Гоббс», увидевшая огни рампы в 1900 году, шла не только в Англии, но и в России, где Джерома по-настоящему полюбили. Он посетил эту страну за L год до того, и это дало пищу для очерка «Русские, какими я их знаю» (в русском переводе она была напечатана под названием «Люди будущего»).

Писатель вообще любил путешествовать — еще работая клерком, при всякой возможности выезжал летом на континент, побывал во многих странах Европы, а впоследствии подолгу гостил в Германии и трижды ездил в Америку.

В 1902 году вышел роман, который сам Джером признавал шедевром. В переводе на русский язык он получил название «Школьные годы Пола Келвера». Его сочли автобиографическим, и действительно, многое в жизни героя совпадает с событиями в жизни 1 автора. Роман принес Джерому J долгожданную  славу  серьезного писателя.

По-настоящему громкий успех завоевала и его пьеса «Жилец с третьего этажа». Она не сходила со сцены много лет (в 1910-е годы в ней играла и дочь Джерома Ровена). Правда, это не уберегло автора от нападок критиков и не помешало 0 Максу Бирбому назвать пьесу «отвратительно глупой». Английская публика этого мнения не разделяла и на спектакли валила валом.

Возвращаясь к тому, как Джером описывает жителей других стран — немцев, русских, американцев, нельзя избавиться от впечатления, что он, в общем, считает их всех существами несколько иной породы. А правильнее сказать, он, выросший в викторианской Англии, был существом иной породы на континенте и в Америке. Впрочем, вполне миролюбивым и доброжелательно заинтересованным.

 

Война

Осенью 1914 года, когда началась Первая мировая война, Джером отправился в США. Это было третье его путешествие через Атлантику; на этот раз основной задачей являлось формирование общественного мнения в пользу Великобритании и встреча с президентом Вудро Вильсоном по тем же мотивам. Она состоялась 29 октября и явилась кульминацией его поездки. Президент заверил его, что Америка намерена держать нейтралитет.

Джером был готов отдать жизнь за интересы родины, и по возвращении неоднократно пытался вступить в действующую армию, что казалось безнадежной затеей: ему было уже далеко за пятьдесят. И все же осенью 1916 года он наконец был зачислен в особое санитарное подразделение, которое состояло из таких же британских добровольцев, как и он сам. На поблекшем фото военных лет капитан Джером, стоящий возле своей санитарной машины, выглядит вполне браво и молодцевато.

Вернулся писатель домой в следующем году живым и невредимым, но его иллюзии были разрушены, а значительная часть не по возрасту юношеского оптимизма утрачена навсегда. В войне не оказалось ни романтики, ни поэзии. Кровь, грязь, массовая смерть не успевших еще узнать жизнь молодых людей ужаснули его своей трагической бессмысленностью. Это тягостное чувство так и не оставило Джерома. В вышедшем вскоре сборнике «Мальвина Бретонская» невозможно обнаружить ни присущей ему жизнерадостности, ни привычки подмечать во всем нечто забавное.

«Он улыбнулся самому себе, вспомнив, как в начале великой войны, как ее называли, стал надеяться, что (…), быть может, мир заново возродится после этой жертвы слезами и кровью. Вся человеческая ненависть, быть может, сгорит в огне, который разожжен злым началом, — описывал Джером чувства главного героя в последнем своем романе «Антони Джон». — Разочарование было полное. И многие другие разделяли его».

 

Последние годы

Джером был уже немолод, а с возрастом раны рубцуются хуже.  Тягостные военные воспоминания усугубило семейное горе: в 1921 году умерла Элси, его падчерица, которую он всегда любил как родную дочь.

И, однако же, не зря один из биографов писателя сказал, что он был «из числа тех, кого жизнь не сумела ограбить».

Кроме пьес и нескольких сборников рассказов, в послевоенные годы был написан роман «Антони Джон» и автобиографическая книга «Моя жизнь и эпоха». Первая — история умного и талантливого человека, добившегося большого успеха, в том числе финансового, но в конце концов разочаровавшегося: несмотря на многолетние усилия, ему не удалось сделать мир лучше. И он решает «спасти» себя самого: отказывается от нажитого состояния и становится адвокатом бедняков. Жена решает идти по этому пути вместе с ним.

Пожалуй, некоторые места в романе покажутся современному читателю несколько наивными, например, поступок доброй знакомой Антони, которая «одна ушла бороться с голодом и болезнями среди зимних ужасов русских степей». Положительно, автор был слишком мало знаком с реалиями Советской России в 1920-е годы. Похоже, тут он несколько отступил от правила не писать о том, о чем осведомлен недостаточно.

А вот вторая книга, «Моя жизнь и эпоха», написанная в 1926 году, не только не позволяет заподозрить Джерома в чем-то подобном, но и написана куда более живо и увлекательно. Она, как и «Воспоминания бывшего актера», — великолепный срез времени и среды, в которой жил автор.

Мир очень изменился со времени его детства. Но и в этом «другом» мире Джером чувствовал себя своим, потому что не утратил ни вкуса к жизни, ни интереса к ней.

Незадолго до смерти его чествовали в родном Уолсолле, и он был искренне тронут и присвоенным ему званием почетного гражданина округа, и оказанным сердечным приемом. «Вы почтили меня званием рыцаря Уолсолла, и я всегда буду гордиться своими рыцарскими шпорами», — сказал он на торжественном обеде в городской ратуше.

Это случилось за несколько месяцев до смерти Джерома — можно сказать, что конец его жизни был счастливым. Похоронили его на тенистом кладбище у церкви Святой Марии в Эвилме, где одиннадцать лет спустя под общей с ним могильной плитой упокоилась и его верная Этти.